Соц АТМОСФЕРА.
Наступил денек первого показа Станиславскому работы актеров К. С. просмотрел три акта, другими словами огромную часть пьесы, и произнес нам последующее.
—тРазобрали вы пьесу правильно. Почти все подготовлено к тому,чтоб отлично сыграть ее. Но вы еще не чувствуете и не осознаете, как мы говорим, «зерна», из которого вырастет вашспектакль.
Вы российские актеры и режиссеры. И ставите и играете вы эту насквозь «французистую» пьесу, как русскую. А меж тем весь секрет в том, что она не российская, логика ее сюжета, ха-рактеры персонажей, отдельные черты быта, ритм ее — это все не российское. И нужно, чтоб зритель сообразил, что у нас таковой ерунды случиться не может. Вы все оправдываете исходя из убеждений российского человека. Это ошибочно. Одно и то же событие, один и тот же случай российский и француз будут всегда рассматривать по-разному, с различных точек зрения оправдывать его.
— Очевидно, все, что я вам! говорю и буду гласить напротяжении всей нашей работы про> Францию и французов, относится к той несколько старомодной уже сейчас французскойбуржуазии, представителем которой является г-н Башле.
Берлюро — это уже новый буржуа. Буржуа-предприниматель, авантюрист, спекулянт, из которого при удаче, если ему повезет в делах, выйдет большая фигура промышленника-капиталиста, без мельчайших следов стыда и совести в любом бытовом, экономическом, этическом и соц вопросе. Без Берлюро Башле мог бы еще остаться в собственном роде «честным» буржуа маленького пошиба. Но в tomi и состоит драма буржуазного общества, что Башле не могут избежать воздействия Берлюро в собственной среде и должны либо погибнуть, либо стремиться стать в ряды Берлюро.
Я не желал бы, чтоб вы мою характеристику французского буржуазного мира перенесли на всех представителей французского народа. Это было бы глубоко несправедливо по отношению к подлинным представителям этой прелестной цивилизации, давшей миру восхитительных писателей-реалистов, величавых художников-живописцев, артистов, архитекторов, революционных деятелей и всю плеяду философов-энциклопедистов.
Ну и в самой семье Башле юное поколение в лице Ивон-ны и Анри не склонно уже делить стопроцентно взоры собственного отца. Они тоже будут находить собственный путь в жизни, и я верю, что в конце концов восстанут против собственных Берлюро.
И некие черты государственного нрава должны подчеркивать отрицательную суть мыслей и поступков только французского буржуа, но не распространяться на всю цивилизацию в целом.
Французский люд — смелый, энергичный, радостный, смышленый, неунывающий — в собственной базе всегда демократиче.
ски настроенный люд. Он знает из собственной истории, что несет животворный ветер свободы, какие идеи и действия его сопровождают, и будет, наверняка, еще не раз биться совместно с нами за наилучшие демократические эталоны в мире.
В специфично французском буржуазном (выделил интонацией К. С.) восприятии жизни, людей и событий должно быть заключено «зерно» вашего грядущего спектакля. Но для этого необходимо всем, а в особенности режиссеру и художнику, очень глубоко осознать, что составляет существо жизни среднего француза и что является основой французского нрава.
Разберемте по порядку.
Во-1-х, Франция — это не Париж, а провинция. Париж издавна стал рядиться в те одежки, в каких его желают созидать британцы и америкосы, и потому утратил многие национальные черты французского народа. Это роскошный интернациональный отель на все вкусы и цены.
Древняя Франция сохранилась исключительно в провинции. Лион, Орлеан, Руан, Бордо, Марсель — вот где вы еще встретите черты Франции Золя, Бальзака, Флобера. Может быть, потому у огромных французских писателей прошедшего столетия действие так нередко происходило в провинции. Вспомните «Мадам Бо-вари», «Ругон-Маккаров.
Создатели пьесы умно сделали, что перенесли действие в провинцию. Это типично для старенькой Франции, это докладывает спектаклю художественное правдоподобие.
Месяца два тому вспять Николай Михайлович мне произнес, что это пьеса-сатира. В чем жееесатиричнссть? В игре актеров я сейчас лицезрел элементы комедии, время от времени мелодрамы, но сатиры не лицезрел. И очень этому рад. Гласить для себя: «Вот я такой-сякой, Башле либо Берлюро, — сатирический образ, и потому буду играть с таким-то отношением к себе» — это совсем некорректно. Тот, кто играет сразу и отношение к виду (кажется, на данный момент это пристижное словечко у актеров и пристижное течение в неких наших театрах) и совершает все нужные по ходу пьесы деяния, невольно раздваивается в собственном сознании и никогда не создаст целеустремленного вида. Он будет стараться делать все, что ему велит создатель, а одним глазом будет подмигивать зрителю: смотрите, я делаю все, что полагается, но, как актер, я с этим не согласен, я неплохой Иван Иванович, ваш неплохой товарищ и гражданин, а не отрицательный, с нашей точки зрения, французский буржуа. Таковой актер всегда будет выбиваться из вида и не сумеет правильно и ярко Действовать.
Чувство сатиры должно родиться у зрителя, создаться.
в зрительном зале, а не у актера. Чем более сатиричен образ у создателя, тем более уверенно, вроде бы не замечая этой сатирич-ности, должен действовать от имени этого вида, в этом виде актер на сцене. А режиссер должен сделать совместно с художником безупречные условия для выявления сатиричности произведения; сделать такую обстановку на сцене, так расставить режиссерские* акценты и так найти кусочки роли у актера, чтоб зрителю было совсем ясно, что он лицезреет впереди себя сатирическую комедию-мелодраму.
К примеру, в первой картине ничто не должно сходу поражать воображение зрителя. Он должен узреть, когда откроется занавес, типичную обстановку бедного провинциального буржуа.
Сначала каждый французский буржуа стремится жить не высоко, да и не низковато. Считается, что в нижнем этаже жить сыровато и в окна с улицы можно заглянуть, это не «комильфо». В 3-ем этаже высоко: это уже пахнет мансардой, бедностью, это не респектабельно. Остается 2-ой этаж. Это потрясающе, отлично. Потому и этаж этот зовут не вторым, а «бельэтаж.
Башле за много лет жизни в провинции, естественно, присмотрел для себя издавна квартиру в бельэтаже. Может быть, и дом-то весь из 2-ух этажей, но все равно он живет в «бельэтаже». А наверху, в мансарде, живут юные: Ивонна, Анри, Жермен.
Основная комната в бельэтаже — это та, в какой камин и большой стол. У камина всегда отдыхает владелец либо хозяйка дома. Это знак домашнего очага, а за столом собирается вся семья. За этим столом обедают по субботам и воскресеньям, другие деньки обедают на кухне. Кухни там очень незапятнанные, плиту каждый денек после изготовления еды моют и накрывают скатертью. Кухня у их — «святая-святых» и, сказать по правде, самое живое и комфортное место в доме.
Камин должен быть в собственном роде семейным алтарем. Понизу пылает огнь, на каминной доске стоят древние, непременно серебряные канделябры — помните, они описаны у Гюго в доме какого-то епископа, еще кто-то у него ворует их.
— Это в «Отверженных», Константин Сергеевич.
К. С. Совсем правильно. Это его наилучший роман, и, кажется, половина романа тоже происходит в провинции.
— Все начало романа, Константин Сергеевич.
— Означает, я прав, когда говорю, что французы сами считают, что дух старенькой Франции больше всего сохраняется в маленьких французских городках, а не в Париже. Вернемся к камину. Про серебряные канделябры обычно существует се.
мейная легенда. Кем и когда они получены? Обычно их история относится к прадедам: «О, се mon grand-pere, qui les a recu»[41], Потом они перебегают к старшему отпрыску, когда тот женится, но всегда остаются в доме его родителей, до их погибели. Меж канделябрами стоят в рамках два-три портрета: фото самых знатных членов семьи — отца, мамы, бабушки либо дедушки.
У Башле, естественно, стоит фото Анри в походной военной форме, снятая в денек его ухода в армию.
Это уж непременно. Фото отпрыска в военной форме — большая драгоценность в доме Башле. Каминная доска покрыта бархатом с помпончиками. Около подсвечников стоит какая-нибудь ерунда — безвкусные статуэтки из терракотты. Но их кто-то кому-то когда-то подарил, и. вам снова скажут целую семейную историю об этих артефактах мещанского буржуазного комфорта.
В вазах листья прошлогоднего клена. «Не правда ли, как это прекрасно?» — непременно произнесет вам кто-либо из членов семьи среднего возраста, вздохнет и добавит: «Осень!» Это, естественно, игра, но так нужно, зная, что ты еще молода, но когда-нибудь все равно состаришься: сыграть грусть и покорность судьбе при взоре на золотые осенние листья.
Это неплохой тон — «красиво покоряться судьбе», заблаговременно предугадать ее. На людях. А потихоньку можно еще длительно жить с гувернером отпрыска. Но! Чтоб никто не знал! Никто! По другому скандал. Время от времени, естественно, все это знают. Но все делают вид, что ничего не знают.
Все стулья, кресла, диванчик — в накладочках, прошивочках, подушках. Любая лишь на собственном месте. Боже избави переложить одну на место другой. Статуэтки, книги, подушечки должны лежать и стоять, как это было при «grand-pere» либо «grande-mere.
А лампа на камине! Кажется, что она была еще римским светильником! Позже ее перераблотали в керосиновую, позже в газовую, а сейчас она электронная! Она так необыкновенна по форме от всех этих переделок, кажется таковой старой, так любовно с ней обращаются! Она более близкий член семьи, чем древняя кошка и дворовая собака. Те погибают, а она уже прожила 100 лет и собирается жить еще столько же.
А каминные щипцы! Попадаются время от времени вправду очень старенькые, с гербами и коронами. Такие щипцы вроде бы свидетельствуют о некой интимной связи их теперешних хозяев с старой, феодальной знатью Франции. «Откуда у вас такие щипцы?» — невольно заинтересуетесь вы. Наилучшего вопроса от вас и не требуется. С загадочной усмешкой глава дома, посматривая на чугунную коронку, которой кончаются ноги щипцов, произнесет: «Знаете, молвят, что они принадлежали обладателю замка «Шато ля-Тур». Вы проезжали его — он в 7 километрах от городка, на горе. Сейчас это, естественно, развалины. Но моя прабабка помнила последнего потомка древнего рода и даже, молвят, была с ним в хороших отношениях. итак вот. — не договорит собственной мысли из скромности ваш собеседник, —. эти щипцы как будто из замка». И опять бросит загадочный взор на щипцы, а вы вспомните, что лицезрели практически вточности такие же и у собственной бабушки и у тетки, а на одних коронки просто бы. ли достаточно грубо приварены, не составляя никак целого литья. В вашем уме может мелькнуть гипотеза о подлинности этих «старинных» щипцов. Не вздумайте об этом заикнуться вслух. На вас так же обидятся, как если б вы произнесли чего-нибудть неблагопристойное в присутствии юных дочек почетного буржуа.
Зачем я вам все это рассказываю? Чтоб вы отлично ощутили ту атмосферу, в какой протекает жизнь среднего французского буржуа.
Быт этих людей определяет и их психологию. По другому не может быть. Быт у их — обряд, который раз навечно заведен и никто не вправе его нарушить.
«Папа отдыхает свои полчаса в кресле у камина». И все прогуливаются на цыпочках поэтому, что такой обряд. «Мама пошла проведать кюре, не рассердите ее, когда она возвратится после благочестивой беседы», — обряд. «Малыши готовят свои уроки, не мешайте им» — обряд. «Анри, Ивонна заперлись в собственных комнатах — они тоскуют. Понимаете, таковой ведь возраст» — обряд. Анри и Ивонна должны закрываться в собственных комнатах, хотя им, может быть, совершенно не охото «тосковать», но отец произнес: «Ты бы пошел посидеть один у себя, Анри». И Анри осознает, что так нужно, так делали все в их семье — это обряд. Он идет и преспокойно дремлет двенадцать часов напролет, но обряд соблюден.
И Ивонна, старшая дочка, должна ходить тяжелой, печальной — охото ей либо не хочетсМ; и дети привыкают накалывать, что они готовят свои уроки — им никто не мешает в эти часы.
И мать не всегда «навещает кюре», когда уходит из дому. И папа не отдыхает у камина, а потихоньку рассматривает па.
рижский номер полуприличного журнала, который он выпросил на вечер у сослуживца.
И все, начиная от «малышей» (им уже лет по двенадцать-четырнадцать), всё это знают и про себя и про старших, но все делают обряд, так как так нужно, так заведено, так как это «комильфо.
И чувства после первых шалостей, горестей, первых вздохов и поцелуев любви тоже становятся ритуальными.
Вот грустные известия с фронта. Вот новый горестный перечень убитых (его читают в первой картине вашей пьесы). Вы играете это место так, как мы, российские, ощущали и переживали эти моменты во время войны. Сдержанно, серьезно, просто, искренно.
Но вот этот перечень читают во французской семье Башле. Чуть-чуть, совершенно незначительно, но дрожит глас у Жермен. Возможно, это от всей души: Анри ее супруг, она еще его любит — она не так давно замужем. Перечень прочтен, имени Анри в нем нет. Глубочайший вздох Башле-отца. Глаза поднялись к небу («Благодарю тебя, боже!»), позже пошли книзу (это за тех, кто был в перечне), позже ничего не означающая фраза, позже: внезапно рука закрыла глаза, позже встал, одернул домашний пиджак, поправил воротник — словом, «взял себя в руки» и стремительно ушел из ком1наты.
Кто-то должен сказать: «Ах, папа так глубоко ощущает, но старается не показать нам собственного горя! От Анри два месяца ничего нет! А у себя в комнате отец на данный момент, наверное. » и мяого-точие в интонации, в неоконченной фразе.
А по сути «папа» очень от всей души разыграл сцену по наилучшим канонам французской мелодрамы, а выйдя из столовой, может быть, и не дошел до собственной комнаты, а свернул в сторону по неожиданному и совершенно уже неотложному делу.
— Означает, они наигрывают свои чувства, Константин Сергеевич, — раздается чей-то ошеломленный и несколько даже испуганный возглас.
— Нет, — тихо отвечает К. С. — Это вошло у их в плоть и кровь так выражать свои чувства. По-другому, более очень — неблагопристойно. А если более сдержанно выражать чувства, кто-либо произнесет: он сухарь.
Нет, они от всей души веруют, что они мучаются, обожают, ревнуют! Для французов это правдиво. Для нас — «не совсем.
Вот в этом крохотном «не совсем» и укрыто начало сатиры, того червячка, который подточит доверие зрителя к искренности их эмоций. Но это нужно уметь нам, режиссерам, показать совершенно немножко сначала пьесы, а Василий Васильевич — государь Башле ничего не должен знать про сатиру. Он должен как можно поглубже погрузиться в атмосферу сложившейся жизни.
привычек, мелочей быта и обстановки. Пусть как актер на репетициях он «утонет», как мы говорим, во всех этих прошивочках, подушках, кольцах для столового прибора, мягеньких вышитых туфлях, семейных снимках и занавесках. Это не жутко. Режиссер к спектаклю уберет все избыточное, а у актера за этот период времени сложится воспоминание незыблемости этой «честной», уютной мещанской жизни.
Возможно Вам будут интересны работы похожие на: СОЦИАЛЬНАЯ АТМОСФЕРА.
